|
(из книги "Подлинные сочинения Фелимона Кучера")
Я был на редкость талантлив в постижении всех наук, с лёгкостью схватывал всё, что предлагала мне наша крохотная школа, и с жадностью проглатывал все книги, которые только попадались мне на глаза. Помимо моего родного французского языка, я выучил английский, одолел латынь, читал Горация и Овидия в подлинниках. Я знал, что мир бесконечно велик и прекрасен, но меня перестали устраивать книги. Мне страшно хотелось увидеть всё собственными глазами, и я уговорил отца взять меня в Канаду. Покидая Старый Свет, я не догадывался, что поджидало меня впереди.
Через несколько дней после прибытия в Монреаль я уже был знаком со многими здешними звероловами и с любопытством выспрашивал их о лесной жизни. Мне было тогда четырнадцать лет. Через месяц я тайно от отца присоединился к большому торговому каравану, который состоял из десятка берестяных лодок и направлялся вглубь страны. Для большинства участников той экспедиции поездка оказалась роковой.
Нас сопровождали дружественные Гуроны, и они, когда мы плыли по реке, ужасно нервничали, зная, что берега вокруг нас считаются владениями Ирокезов. Я не разделял их тревог, так как не осознавал всей глубины опасности, которая нам угрожала. И вот на второй день пути, когда мы плыли очень близко от берега, послышались страшные крики. Гуроны будто окаменели и прекратили грести, побросав вёсла. Французы тоже побледнели. Вы-то теперь представляете, что они испытывали, не так ли? Ну вот, два моих соседа немедленно упали с окровавленными лицами. Я был так растерян, что даже не понял, что в нас выстрелили из ружей. Но вообще-то Ирокезы всегда отдавали предпочтение рукопашным схваткам. Вскоре они приблизились к нам, кто вплавь, кто в каноэ, и без труда перебили боевыми дубинами большинство моих спутников. Должен признаться, что в ту минуту я едва дышал, стиснутый ужасом. Прямо передо мной сидел вожак Гуронов, который за свою жизнь успел пустить кровь не одному десятку Ирокезов. Воспитанный в жестокой среде, он не потерял самообладания, несмотря на явное превосходство противника, и дал им понюхать пороху. Но нападавшие скрутили его и бросили на дно лодки. Я трясся в ожидании смерти.
Повсюду на воде плавали шляпы и треуголки французов, и между ними колыхалось на волнах чьё-то бездыханное тело, которое почему-то не тонуло.
Не помню, как долго мы плыли дальше, но в конце концов остановились и выбрались на берег. Ирокезы сразу привязали вождя Гуронов к дереву и начали издеваться над ним. Сегодня меня не удивишь их дикими выходками, но в те годы я был настоящим молокососом, и вид крови вызывал у меня тошноту. Я едва не спятил, глядя на дикарей. Они ведь не просто резали тело Гурона, нет. Для начала один из них вырвал ему зубами ногти на руках, затем кто-то проковырял ему несколько дырок в животе, и уж после того они разложили под ним костёр. А Гурон громко пел какую-то песню. Краснокожие варвары явно хотели растянуть его страдания на подольше, но он скончался быстро, так как был ранен во время атаки пулей под сердце .
Если бы вам удалось увидеть их кислые рожи, мои друзья, вы бы узнали, что такое настоящая досада.
После этого они бросились на меня, заломили руки за спину, связали локти и принялись допрашивать крикливыми голосами. Я, конечно, ничего не понимал, и за это они осыпали меня такими ударами по голове, что в моих ушах отчётливо зазвенели погребальные колокола. Не добившись от меня ничего, они вырвали мне ноготь на мизинце и швырнули меня, совершенно перепуганного и обессилевшего, на землю. Помня страшную смерть Гурона, приготовился к худшему.
Однако вместо того я провалялся всю ночь и утром был брошен в лодку. Мы поплыли дальше. Я успел немного прийти в себя и оглядеться. На берегу я увидел штук десять воткнутых в землю шестов с нанизанными на них головами Гуронов. Я также увидел в других лодках пяток связанных французов и даже обрадовался, что я оказался не единственным пленником.
В тот же день, помню, пошёл сильный дождь. Мы пристали к берегу, и Ирокезы спрятались под лодками, перевернув их вверх дном. Нас, пленников, оставили лежать под открытым небом.
На следующий день мы соединились с другим отрядом Ирокезов. Они исполняли какую-то бешеную пляску вокруг дерева, к которому был прикручен чёрный породистый дог. Я сразу узнал несчастного пса, так как много раз видел его и даже несколько раз подкармливал его в Монреале, где его холил и лелеял господин Барбарис. Это была хорошая собака, всегда предупреждавшая в лесу о приближении туземцев. При нашем приближении Ирокезы стукнули дога по голове, чтобы не кусался, распустили путы и перетащили собаку в каноэ, где опять крепко связали. Индейцев это животное интересовало куда больше, чем все захваченные в плен белые люди. Судя по всему, их поразил вид дога, его гладкая шерсть, его морда. Этот пёс не был похож на знакомых им собак-полуволков. На каждой стоянке дога выносили на берег, но не развязывали, обязательно оставляли под присмотром двух человек и кормили мясом.
Так мы плыли восемь дней по озеру Онтарио.
Иногда со мной беседовал старый Ирокез, но я понимал лишь отдельные слова, произносимые на отвратительном английском языке, что вовсе не позволяло мне разобрать суть его речей.
Как-то раз, плывя близ берега, мы увидели целую лавину медведей. Эти косматые гиганты крушили стволы молодых берёз. Индейцы были явно удивлены множеством объявившихся медведей — клянусь, их было не меньше сотни. Сам я никогда более не видел такого скопления косолапых.
Несколько Ирокезов выстрелили из ружей, но не убили ни одного зверя. Медведи же не обратили ни малейшего внимания на выстрелы. Зато когда внезапно залаял наш чёрный дог, всё медвежье стадо бросилось в лес, с треском ломая сучья. Ирокезы пришли в восторг и громко заговорили, указывая на собаку.
На последней остановке перед приездом в деревню ко мне вновь пришёл старый индеец и привёл одного из пленных французских охотников, который знал их язык.
— Послушай, — сказал старик, — я никогда не любил вас, французов. Вас не за что любить. Вы дурно пахнете, непонятно говорите, странно живёте. Англичан тоже не за что любить, но мы заключили с ними мирный договор, а обещания нельзя нарушать, поэтому мы не воюем против них. Этой весной моего сына убили Алгонкины, с которыми вы водите дружбу. Мне жаль было моего сына. Моя жена тоже сильно грустила и грустит до сих пор. Всё лето я не покидал моего дома, но однажды ко мне прилетели маленькие синие птички, их было очень много. Они сказали мне, что я должен отправиться на поиски моего сына к французам. После нападения на вас я снова разговаривал с синими птичками, и они сказали мне, что ты и есть мой сын.
На следующий день мы добрались до деревни Ирокезов. Старик отвёл меня в сторону. Остальных же пленников ждало тяжкое испытание. Женщины, дети и старики выстроились в два параллельных ряда, вооружившись палками и хлыстами, чтобы стегать пленников, которым поодиночке предстояло пройти между рядами кричащих дикарей. Тех, кто падал от изнеможения, приканчивали сразу же. Но тех немногих, кто доходил до конца страшной аллеи из хлыстов и дубин, ждали любовь и уважение, неизвестно откуда вдруг взявшиеся. Их должны были принять в племя. Кого-то из пленников решили не подвергать испытанию, оставив для медленной смерти.
Я избежал жуткой участи лишь по той причине, что старый Ирокез получил знак от духов, что я был его сыном, поэтому меня не нужно было испытывать на твёрдость. Но я-то знаю, что я не выдержал бы тех побоев. Я не был столь крепок в те годы, как нынче. Сколько крови осталось на той земле в день нашего приезда!
Итак, меня отвели в большой дом, сооружённый из древесной коры. Какая-то женщина принесла мне поесть, но я не чувствовал никакого аппетита, слыша жуткие вопли снаружи. Вскоре в дом вошла группа стариков, все с длинными трубками во рту. Некоторое время они молча сидели вокруг меня, затем повели в хижину поменьше, где стали неторопливо обсуждать что-то с женщиной, приносившей мне еду. После этого она обвязала меня каким-то поясом и отвела обратно в большой дом. Там меня поджидала девушка, которая принялась расчёсывать мои волосы, затем умыла меня. Старуха в это время танцевала вокруг меня и пела. Мой новый отец раскладывал передо мной щепотки табаку. Вечером мне выдали кожаные индейские ноговицы, мокасины и тряпку для набедренника.
На следующий день мой новый отец устроил пиршество, в котором участвовала вся община. Мои новые сёстры смазали мои волосы жиром и повесили на меня два ожерелья из маленьких глиняных колечек. Отец вложил в мою руку боевую палицу.
Так началась моя жизнь среди Ирокезов в общине Цапли. Так начались мои исследования этой земли.
В первые же дни я обнаружил, что французская собака содержалась отдельно, ей выказывались удивительные знаки внимания и уважения. Позже мой новый отец поведал мне, что в том чёрном доге жил дух какого-то знаменитого Ирокеза. Пса приводили даже на советы старейшин, внимательно слушали его лай и пытались обсуждать его между собой. Но однажды мой отец-Ирокез понял слова дога и перевёл их:
— «Я долго жил среди французов, — сказал пёс, — но я не могу помочь вам ничем. Вы ошибаетесь, принимая меня за Ирокеза. Пожив среди вас подольше, я сделаюсь, конечно, Ирокезом. Но сейчас я всего-навсего породистый пёс с хорошей родословной. Я хочу, чтобы вы допустили меня до ваших лохматых собак, дабы я мог выбрать себе подходящую самку, влезть на неё и сделать потомство».
И тогда старики зарубили чёрного пса.
Но он не покинул их. Его дух стал навещать нашу деревню во времена опасностей, предупреждая Ирокезов о приближении врагов. Когда такое случалось, старики смеялись:
— Эта собака стала настоящим Ирокезом.
Я тоже сделался Ирокезом-Мохоком общины Цапля. Я научился читать следы, и эти знаки, оставленные на траве и песке, стали нравиться мне больше, чем книжные закорючки. Я видел в них жизнь. Не думаю, что я сумею объяснить вам это, друзья, да и нет такой надобности.
|
